«Золушка» — один из популярнейших бродячих сюжетов в европейском фольклоре, не утративший притягательности в наши дни: классическая сказка породила множество театральных постановок — от драматических пьес до балета или ледового шоу, кинематографических и мультипликационных экранизации, литературных адаптаций и даже полных переосмыслений всего сюжета или его частей.
Вспомним, например, рассказ Джоан Харрис «Сестра», посвященный гордой, ищущей любви… сводной сестре Золки. В нем дочка злой мачехи дает свою версию событий: «Конечно, она была хорошенькая, если вам нравятся задохлики. Крашеная блондинка; тощая: столь же бледная и хрупкая, сколь мы были полнокровны. Она это нарочно делала: увлекалась сыроедением: одевалась в черное; занималась спортом как ненормальная. Полы у нас вечно сверкали как не знаю что (еще бы: ведь подметание сжигает 400 калорий в час, а полировка — 500). Она редко говорила с нами, но самозабвенно слушала романтические сказки заезжих менестрелей и никогда не пропускала дешевых пьесок, что разыгрывались воскресным утром на деревенской площади». Стоит ли говорить, что конец у этой сказки совсем, совсем другой: Золке все же достался принц, «кстати говоря, он был коротенький, толстый и плешивый; замок, золото, свадьба, белое платье, розовые лепестки, все дела», а ее сестре… А впрочем, прочитайте: рассказ очаровательный и того стоит.
Но вернемся к классической версии событий. «Золушку» анализируют исследователи сказок, утверждая, что первые упоминания этого сюжета встречались еще в китайской мифологии, некоторые психологи, считающие, что существует «комплекс Золушки» (свойственный старшим детям после рождения младших) и «синдром Золушки» (состояние, при котором человек живет пассивно, посвящая себя обслуживанию других и бессознательно ожидая за это высокой награды).
Как и все архетипические истории, «Золушка» для каждого читателя становится сказкой про что-то «свое»: одни считают, что это рассказ о том, как упорный труд возводит на трон, другие полагают, что за добрый нрав и умение прощать тебя полюбит принц. Третьи делают простой вывод, что встречают все-таки по одежке: кто бы обратил внимание на Золушку, не имей она красивого платья и кареты? Четвертые утверждают, что самое важное в отношениях полов — умение интриговать, «должна быть в женщине какая-то загадка». Принц ведь побежал за Прекрасной Незнакомкой, а не за доброй поломойкой.
Что касается будущей жизни Золушки и Принца тут согласия тоже нет: одни упорно прочат Золушке несчастья, полагая, что избавиться от склонности к самоуничижению не поможет ни платье, ни карета, другие надеются, что добрый нрав гарантирует всеобщую любовь жене принца и счастливый конец сказке.
Но пожалуй, все читатели сказки единодушны в своем желании узнать: случаются ли «истории Золушек» в реальной жизни? И если случаются, то происходят ли они только в Европе или русская история тоже знает что-то подобное? Замешаны ли здесь чудеса фей или речь идет о свойствах характера самих Золушек? Так ли хороши принцы? Счастливы ли с ними Золушки? И главное: что же происходит после того, как отгремят свадебные торжества?
Родственница леди Гамильтон и приворотное зелье
Во времена правления великого князя Ивана III Васильевича в русские земли перебрался шотландский дворянин Томас Гамильтон. Шесть поколений спустя леди Мэри Гамильтон (ставшая на русский манер Евдокией Григорьевной) вышла замуж за Артамона Матвеева — ближнего боярина государева, крупного чиновника, человека европейских взглядов, ценившего западное образование и искусство. Артамон Сергеевич был создателем первой в Москве аптеки, организовал типографию при Посольском приказе, собирал европейские картины (у большинства дворян в домах висели только иконы), восточный фарфор и обширную домашнюю библиотеку. В его приветливом доме, где можно было посмотреть представления в домашнем театре, поговорить о литературе и просто отдохнуть душой, спасался от тоски, мучавшей его после смерти жены (Мария Милославская скончалась от родильной горячки), царь Алексей Тишайший. У боярина Матвеева царь и познакомился с Натальей Нарышкиной.
Царю Алексею Михайловичу в этот момент был 41 год, в 16 он вступил на престол. Он бережно относился к русским традициям, но при этом не чуждался разумных новшеств, в том числе привнесенных из Европы.
Будущая царица была дальней родственницей жены Артамона Сергеевича и происходила из «худородных Нарышкиных» — небогатых дворян. Но Артамон Сергеевич был дружен с отцом Натальи ротмистром Кириллом Полуэктовичем, и, видимо, это определило заботливое отношение к девочке: Наталья Кирилловна Нарышкина жила у Матвеевых. В другом доме у девятнадцатилетней русской девушки того времени вряд ли была бы возможность относительно свободно беседовать с мужчиной, да еще и с царем, но Матвеевы придерживались европейских обычаев, и небогатой воспитаннице представился шанс. Высокая, темноглазая Наталья слыла приятной собеседницей, была хорошо воспитана, образованна, при этом скромна и лишена жеманства. Царь несколько раз спрашивал Артамона Сергеевича, сватаются ли к его родственнице. Боярин отвечал, что юноши охотно любуются ее красотой, но приглашать под венец не торопятся: Наталья Нарышкина считалась бесприданницей, к тому же без громкого родового имени. Так что вряд ли Наталья выйдет замуж, разве что ей повезет. Царь Алексей успокаивал боярина: дескать, не перевелись еще на Руси бескорыстные и мудрые мужчины, которым достоинства женщины важнее материальных благ. А через некоторое время обрадовал, что подыскал воспитаннице Матвеева жениха — почтенного и достойного человека, с которым хорошо знаком. После недолгих расспросов выяснилось, что царь имеет в виду себя.
Предложение поражало воображение, но умный политик Артамон Матвеев прекрасно понимал, что последствия могут быть просто-таки пугающими: за покойной царицей Марией и ее уже взрослыми детьми (старшие дочери государя были старше Натальи Нарышкиной) стоял могущественный клан Милославских, которые ни за что не отказались бы от влияния на царя. Желая смягчить ситуацию, Артамон Сергеевич уговорил царя провести традиционный для Византии и Руси выбор невест. Наталья Нарышкина была дворянкой, то есть вполне могла участвовать в смотринах (впрочем, Золушка по происхождению тоже имела право поехать на бал — сводные сестры-то ее поехали).
На смотринах Алексей Тишайший предсказуемо выбрал Наталью, а Артамон Матвеев тоже вполне ожидаемо получил от Милославских каверзу: обвинение в использовании… приворотного зелья. Боярин девять месяцев находился под следствием, но царская любовь победила преграды: Артамона Сергеевича оправдали, а 22 января 1671 года Алексей Михайлович обвенчался с Натальей Нарышкиной. В честь торжественного события был отменен указ, запрещающий подданным публично танцевать, петь и музицировать на инструментах. На свадьбе играл оркестр, причем кроме русских песен звучали европейские мелодии.
Брак царя Алексея и Натальи Нарышкиной был, судя по всему, счастливым, но недолгим: пять лет спустя Алексей Михайлович умер.
Жизнь царской вдовы оказалась тяжелой и полной потерь: воспрявшие после смерти царя Милославские постарались сослать из Москвы или отдалить всех родственников Нарышкиной (в том числе Артамона Матвеева). Наталья Кирилловна жила в подмосковных селах Коломенское и Преображенское, в относительном забвении. После смерти пасынка — Федора III, наследовавшего престол за Алексеем Михайловичем, — ей пришлось пережить борьбу с Милославскими за права на царство ее сына, оговоры царевны Софьи, утверждавшей, что царевич Петр родился не от царя Алексея. Затем был кровавый Стрелецкий бунт (развязанный Милославскими) и Хованщина, во время которых были жестоко убиты Артамон Матвеев и братья Натальи Нарышкиной, а ее старого отца насильно постригли в монахи. Все это видел царевич Петр, и говорят, что именно после этого стресса у него (будущего Петра I) начались эпилептические припадки. Царевна Софья несколько раз пыталась отравить Петра, из-за воздействия этих ядов у него до конца дней случались приступы, сопровождавшиеся головными болями, пеной изо рта и паранойей.
Наталья Кирилловна Нарышкина умерла в 42 года, предположительно от болезни сердца. Она еще успела увидеть поражение своих врагов, а своего сына — на престоле его отца.
Прачка, ставшая матушкой-императрицей
Хорошо ли Марте жилось у Глюков, не слишком понятно: одни источники говорят, что жена пастора растила девочку вместе с двумя собственными дочерями (привет вам, злые сестры Золушки!), другие называют ее безграмотной и бесправной служанкой. Франц Вильбуа — русский офицер французского происхождения и, что более важно в данном случае, муж одной из дочерей пастора Глюка — писал, что пастор заметил, что «с одной стороны, его старший сын смотрел на эту служанку слишком благосклонно, чему не подобало быть в доме священника, а с другой стороны, девушка была небезразлична к тем взглядам, которые бросал на нее молодой человек». Шестнадцатилетнюю Марту быстро выдали замуж от греха подальше. Ее избранником (точнее, избранником пастора Глюка) стал шведский солдат из местного гарнизона Иоганн Крузе. Однако фактическое супружество Марты длилось только два дня: потом крепость захватили, а Марту силой взял в любовницы фельдмаршал Борис Шереметев, пренебрегший пасторскими укорами. Однако недолго захватчик радовался «трофею»: князь Александр Меншиков забрал Марту к себе. Может быть, он это сделал по велению сердца и плоти, но не исключено, что и с дальним прицелом: зная вкусы царя, благоволившего к малограмотным немецким женщинам, князь подозревал, что Марта придется Петру I по вкусу.
Начало этой истории отношений было отнюдь не романтическим: царь приказал служанке своего друга, прислуживавшей за столом, «принести свечу в его комнату». Не она ему оставила туфельку, а он ей поутру один дукат (это была обычная такса Петра I за сексуальные услуги, и даже при такой «бережливости» в итоге за год набегала разорительная сумма).
Но Петр Марту (получившую в православном крещении имя Екатерина) не забыл: через некоторое время забрал к себе без лишних сантиментов. Вряд ли начавшееся можно назвать красивой жизнью: Петр был грубым и жестоким человеком, у которого была масса любовниц (он этого и не скрывал, правда, после очередного отчета Екатерине прибавлял, что она «всех лучше» и с ней «не сравнится никто») и сифилис. При этом Петр был лицемерно строг к чужой нравственности (если, конечно, «грешили» не с ним). Правило «живи и дай жить другим» существовало явно не для него. Однако к Екатерине он, по всей видимости, питал глубокие чувства, которые, правда, возникли не сразу. Сначала «матка Катерина» интересовала его как выносливая, физически сильная любовница, готовая ехать за тридевять земель и терпеть полевые условия военных походов. Которая, правда, уже что-то значила для него: он даже упомянул ее в завещании, правда, распоряжение относительно нее и ребенка было не слишком щедрым: «Катерине Василевской с девочкою три тысячи рублей».
Но постепенно Петр смягчился. И видимо, это было результатом уникальных качеств Екатерины. Как и классическая Золушка, будущая государыня умела терпеть трудные условия жизни, скверное настроение окружающих, привыкла не унывать и прощать чужие выходки. Она не пугалась царских приступов гнева, поддерживала Петра, когда он падал духом, научилась держаться на приемах и балах, дарила ему подарки, заботилась о его быте и настроении, вникала в его интересы (особенно полюбила флот, который развивала после смерти мужа). Читать и писать как следует она так и не научилась, зато свободно говорила на четырех языках: русском, немецком, шведском и польском (а также немного понимала французский).
И случилось… ну, пожалуй, чудо: из «матки Катерины» она стала «Катеринушка, друг мой сердешный» (осталось 170 писем, написанных Петром I своей второй жене), а потом и «государыня-императрица». Жалкий утренний дукат сменился продуманными подарками: «Посылаю при сем часы… новой моды», «Посылаю тебе, сколько мог сыскать, устерсов» (устриц), «Платье и прочее вам куплено, а устерсов достать не мог».
Петр даже обвенчался с Екатериной. Правда, большой вопрос, был ли их брак законным: первая жена Петра Евдокия Лопухина была насильно пострижена в монахини. Этого пострижения против воли она не признавала. Кроме того, шведский солдат Иоганн Крузе (еще помните такого?) — законный муж Марты считался пропавшим без вести, а не убитым. Кстати, есть версия, что в русском плену он проговорился о своем законном браке с государыней и был сослан в Сибирь, где судьба его теряется, хотя и не кажется непредсказуемой.
Но вернемся к Петру и Екатерине. Эгоистичный государь научился заботиться о жене и детях (их у царской четы было 11, но выжили только две девочки — Анна и Елизавета будущая государыня Елизавета Петровна): теперь он скрывал от Екатерины дурные вести, старался сделать ее путешествия как можно более комфортными, а жизнь — полной удовольствий.
Однако счастье супругов кончалось, стоило царю заподозрить супругу в неверности. Основанием для царского гнева стала… банальная анонимка: неподписанный донос, в котором доверительно сообщалось, что царица состоит в любовной связи со своим камер-юнкером Виллимом Монсом. Виллим ловелас и любимец женщин — неотлучно состоял при царице, так что поверить в анонимку было не так уж сложно. Отягощал положение царицыного любимца и тот факт, что Монс был ярым взяточником, причем брал деньги за услуги, которые вряд ли были по плечу простому слуге царицы. Другое дело — всесильному любовнику…
На самом деле никто до сих пор не знает, была ли у Екатерины связь с Монсом, однако Петр написанному поверил. Все, знавшие мстительный характер Петра, недоумевали, почему он не казнил Екатерину. Существует версия, что он решил не учинять суда над царицей ради дочерей: после публичного скандала девушкам вряд ли удалось бы выйти замуж за европейских принцев.
Если царевы «метресишки» считались поводом для семейных шуток, то недоказанная измена Екатерины стала смертным приговором Виллиму Монсу (ему отрубили голову) и… Петру I. Здоровье царя пошатнулось, к тому же горе он глушил спиртным, которое было ему противопоказано. Все это приблизило его смерть.
А бывшая прачка Марта стала русской императрицей Екатериной. Правда, ненадолго, всего два года спустя она умерла.
«Нашу бедную крестьянку венчать с барином хотят»
Параша была дочерью выпивавшего, горбатому коваля (кузнеца) — отсюда разночтение в ее «прозваниях». У крепостной девочки был прекрасный голос, поэтому ее хозяева большие поклонники популярного во время правления Екатерины II домашнего театра — постарались дать ей достойное образование: крепостные актеры должны были обладать хорошими манерами и достаточными для сцены знаниями. Новому статусу Параша была обязана и сменой фамилии: граф Шереметев именовал актеров и актрис в честь драгоценных камней, считая, что «Алмазовы», «Яхонтовы», «Гранаговы» (такую фамилию получила ближайшая подруга Параши танцовщица Татьяна Шлыкова) и «Бирюзовы» — это звучно. Казалось бы, в театре служить — это не залу выгребать, но жизнь крепостных актрис, хотя она и была легче жизни остальных русских рабов, все же трудно назвать счастливой. К тому же образованный раб мучительнее осознает свою бесправность. Кроме того, ни для кого не секрет, что слова «собственная труппа» и «гарем», как правило, были синонимами. Принято вспоминать, что в театре Шереметевых к актерам относились гораздо лучше, чем к большинству крепостных актеров, и это, конечно, отрадно. Однако хоть им и говорили «вы», произвола над актрисами это не отменяло.
Шереметевы были одним из виднейших и богатейших боярских родов. Дедушка нашего «принца» — Николая Шереметева — Борис Шереметев был талантливым военным, одним из первых русских генерал- фельдмаршалов. Именно он когда-то захватил Мариенбург и прачку Марту, будущую Екатерину I. Отец Николая — Петр Шереметев, друг детства императора Петра II — жил роскошно, но богатств не прожил, оставив сыну огромное состояние.
Николай Шереметев получил прекрасное образование, повидал мир, а вернувшись в отчий дом, занялся, кроме прочего, реорганизацией домашнего театра. Вот каким образом он был устроен: «Представления давали один-два раза в неделю: преимущественно это были французские, итальянские и русские оперы. В 1792 году, в период расцвета театра, его коллектив состоял почти из 200 мужчин и женщин: капелла из тридцати четырех человек, оркестр из полусотни музыкантов, десятки актеров и актрис, балет и кордебалет». Николай выделил незаурядный талант Прасковьи и постарался его огранить: девушку стали серьезно учить итальянскому и французскому языкам, драматическому искусству (в том числе под руководством известного актера Ивана Афанасьевича Дмитревского), начались дополнительные уроки пения.
Неизвестно, когда и как начались любовные отношения Николая Шереметева и Параши Жемчуговой. Эта талантливая актриса была не первой крепостной любовницей Николая: помимо многочисленных связей на одну ночь у Николая была длительная связь с певшей в его театре Анной Изумрудовой (считается, что именно эта красивая женщина изображена на знаменитом «Портрете неизвестной в русском костюме» кисти Ивана Аргунова крепостного художника Шереметевых). В 1800 году Анна получила вольную и 5000 рублей на приданое и вышла замуж за домашнего врача Шереметевых, надворного советника Лахмана.
Покинул ли Николай Анну ради Прасковьи? Или сначала охладел к одной своей крепостной, а затем обратил внимание на другую? Мы не знаем. Любила ли Прасковья Жемчугова графа Шереметева? Это нам тоже неизвестно. Вполне возможно, что да: граф был хорош собой, обладал жизненным опытом (он был на 17 лет старше), обожал театр и хорошо в нем разбирался (а для Параши сцена была делом жизни). Так что ничего невероятного.
Но доподлинно мы этого не знаем. Даже если Параша Жемчугова не любила Николая Шереметева, это обстоятельство вряд ли бы что-то изменило, когда он заинтересовался ею не просто как одаренной актрисой.
Николай Шереметев Парашу, видимо, любил. В факте романа с простолюдинкой не было по тем временам ничего особенного, но граф настолько дорожил этими отношениями, что, понимая невозможность их брака, решил: «никогда ни на ком не женюсь» — и последовательно отвергал заманчивые матримониальные предложения. Для Прасковьи Николай Шереметев реконструировал театр, предоставил ей возможность играть лучшие роли, выписывал самые интересные европейские пьесы. Он перевез молодую женщину в Останкино, где Параша считалась хозяйкой, старался беречь ее здоровье (у актрисы был наследственный туберкулез). Жемчуговой было тяжело. «Во дворце все полюбили принцессу за добрый нрав» было не про нее, хотя прекрасных и достойных любви человеческих качеств у Прасковьи Ивановны было в избытке: сила духа, доброта, талант, кротость. Крепостные дали ей унизительное прозвище «барская канарейка», свободные люди звали «хитрой девкой», окрутившей графа. В приличном обществе ее не принимали, родственники мужа ее ненавидели, особенно его сестра Варвара, у которой к сословной неприязни к мезальянсу примешивались личные чувства. Муж Варвары Петровны граф Алексей Разумовский ушел из семьи ради своей любовницы «из простых», крестьянки Марии Соболевской, с которой прожил затем 35 лет (кстати, дети Марии получили дворянство и фамилию «Перовские»: из этого рода вышли и писатель Погорельский, и террористка-цареубийца Софья Перовская).
Компенсировалась ли для Параши жизнь под таким давлением личными качествами Николая Шереметева? Мы не знаем. С одной стороны, существуют нелицеприятные воспоминания о его склонности выпивать и вспышках гнева. Александр Васильевич Никитенко — бывший крепостной мальчик, ставший профессором Московского университета, — вспоминал о Николае Шереметеве: «Между своими многочисленными вассалами он слыл за избалованного своенравного деспота, не злого от природы, но глубоко испорченного счастьем. Утопая в роскоши, он не знал другого закона, кроме прихоти. Пресыщение наконец довело его до того, что он опротивел самому себе и сделался таким же бременем для себя, каким был для других». Когда Параша тяжело заболела, Шереметев закрыл театр и… выдал бывших актрис (образованных женщин, годами певших на сцене и зачастую не привыкших к деревенскому труду) замуж за простых крестьян, а актеров определил в лакеи и швейцары. Словом, непохоже, чтобы это был исключительно чуткий человек.
С другой стороны, с разными людьми мы бываем разными. Может быть, с любимой женщиной граф преображался и мог дать ей больше, чем другим.
В 1798 году, прожив с Прасковьей почти двадцать лет, граф Шереметев дал ей и ее семье вольную (нельзя сказать, чтобы он очень торопился: ни любимая сестра Прасковьи Матрена, ни ее мать до получения свободы не дожили).
А в 1801 году он решился на беспрецедентный поступок — женитьбу на бывшей крепостной. Шереметев старался скрыть свой брак (до такой степени, что через неделю после венчания домовой конторе был отдан приказ о… прибавке жалованья Прасковье Жемчуговой). Шереметев решил «облагородить» родословную жены, и за хорошее вознаграждение Никита Сворочаев (крепостной Шереметевых) «состряпал» документальные подтверждения того, что род Ковалевых происходит от древней дворянской фамилии Ковалевских. Предок Ковалевых оказался в 1667 году в русском плену, и якобы его потомки нашли себе приют в доме Шереметевых. «А по сему, даю семье Ковалевских вечную свободу в уверение благородного их происхождения, чтобы они могли выбрать род жизни, приличный их званию», — заключал Шереметев. Так Параша стала из Жемчуговой Ковалевской, а втайне и Шереметевой.
В законном браке (мало что изменившем в укладе ее жизни) Параша прожила всего два года. Болезнь прогрессировала, а беременность окончательно подорвала ее силы. Бедная женщина умерла через несколько недель посте рождения сына Дмитрия (она даже не могла побыть с младенцем, потому что боялась заразить его туберкулезом).
Прасковья Шереметева завещала: дать вольную всем девушкам, которые были при ней, создать приют для бездомных, а также ежегодно давать приданое ста бедным невестам, полюбившим и любимым, но встретившим препятствие к браку в собственной бедности.
Николай Шереметев рассказал об их браке только после смерти Прасковьи и добился того, чтобы сын считался его законным наследником.
В чем было больше правды? В словах графа Шереметева о том, что основа их семьи с Прасковьей — «двадцатилетняя привычка друг к другу», или в его «Завещательном письме» сыну, в котором он писал: «…Я питал к ней чувствования самые нежные… наблюдал я украшенный добродетелью разум, искренность, человеколюбие, постоянство, верность. Сии качества… заставили меня попрать светское предубеждение в рассуждении знатности рода и избрать ее моею супругою...»? Этого мы тоже не узнаем.
Автор: Самира Павлова
